Друзья:


 

 

 

 

 

 

 

Когда же он дошел до святой ограды, то в Божий храм не вступил, а на­правился к архиерею, который тогда находился в доме приветст­вия, и умолял его разрешить себя от уз. Амвросий назвал этот приход тиранским и говорил, что Феодосий восстает против Бога и попирает его законы. А царь сказал: «Я не восстаю против по­ложенных законов и не покушаюсь беззаконно войти в священ­ный притвор, но хочу, чтобы ты разрешил меня от уз и, размыс­лив о человеколюбии общего Владыки, не заключал для меня двери, которую Господь отверз всем кающимся». «Какое же принес ты покаяние после такого беззакония? – спросил архи­ерей. – Какими лекарствами врачевал ты неизлечимые раны?» «Твое дело, – отвечал царь, – и указать, и растворить лекарст­ва, и врачевать неисцелимое, а мое – принимать предлагаемое». Тогда божественный Амвросий сказал царю; «Так как судить ты дозволяешь гневу, и приговоры у тебя произносит не рассудок, а гнев, то напиши закон, которым упразднялись бы и отменялись оп­ределения гнева, и пусть приговоры суда о лишении жизни или имуществ остаются в протоколах тридцать дней, ожидая, пока обсудит их рассудок. По прошествии же этого времени люди, производившие следствие, пусть покажут тебе свои мнения – и тогда, по успокоению гнева, рассудок будет судить сам по себе и, рассматривая дело, увидит, справедливы ль те приговоры или несправедливы. Если он найдет их несправедливыми, то, конеч­но, разорвет написанное, а когда – справедливыми, то утвердит, и такое число дней не нанесет вреда правдивости следствия». Приняв этот совет и нашедши его прекрасным, царь немедленно приказал написать закон и утвердил его собственноручной под­писью. Когда же это было сделано, божественный Амвросий разрешил его от уз. После сего благовернейший царь осмелился уже войти в Божий храм и молился Господу, не стоя даже на коленях, но приникнув главою к полу и повторяя слова Давида: «прильне земли душа моя: живи мя по словеси твоему»841. Он испрашивал себе прощение, терзая руками свои волосы, ударяясь челом и обливая помост потоками слез. Потом, когда время призывало к принесению облаток на священную трапезу, он встал и с не меньшими слезами приступил к алтарю, сделав же приношение, стал, по своему обыкновению, внутри за решеткою. Но великий Амвросий и тут опять не промолчал и дал ему понять различие мест. Он сперва спросил: «Что ему нужно?» Потом на ответ царя, что он ожидает принятия Божественных Тайн, объявил ему через служившего старшего дьякона, что «внутреннее, Государь, доступно только иереям, а для всех про­чих недоступно и неприкосновенно, а потому выйди и приоб­щись, стоя вместе с другими, ибо порфира делает людей царями, а не иереями». Правовернейший царь с кротостью принял и это внушение, сказав в ответ, что он остался внутри за решеткою не по дерзости, а по обыкновению, существующему, как известно, в Константинополе. «Впрочем, я обязан быть благодарным и за это врачевство», – прибавил он. Такой-то великой доблестью сияли и архиерей и царь. Я удивляюсь обоим – и дерзновению одного, и благопокорности другого, удивляюсь и теплоте ревно­сти в первом, и чистоте веры в последнем.


Предыдущая страница      Следующая страница


Дата размещения: 2012-05-26 05:04