Друзья:


 

 

 

 

 

 

 

Пораженный его величием, я вообразил, что пришел претор, и потому хотел было вскочить с ложа и спустить на землю босые ноги. Но Агамемнон посмеялся над моей почтительностью и сказал:. – Сиди, глупый ты человек. Это Габинна, севир776 и в то же время каменщик. Говорят, превосходно делает надгробные памятники. Успокоенный этим объяснением, я снова возлег и с большим интересом стал рассматривать вошедшего Габинну, Он же, изрядно выпивший, опирался на плечи своей жены: на голове его красовалось несколько венков; духи с них потоками струились по лбу и попадали ему в глаза; он разлегся на преторском месте и немедленно потребовал себе вина и теплой воды. Заразившись его веселым настроением, Тримальхион спросил и себе кубок побольше и осведомился, как принимали Габинну [в доме, откуда он только явился. – Все у нас было, кроме тебя, – отвечал тот. – Душа моя была с вами]; а в общем было прекрасно. Сцисса правила девятидневную тризну по бедном своем рабе, которого она при смерти на волю отпустила777; думаю, что у Сциссы будет большая возня с собирателями двадесятины778. Потому что покойника оценивали в 50.000. – Все, однако, было очень мило, хотя и пришлось половину вина вылить на его останки779. (66) И что же подавали? – спросил Тримальхион. – Скажу все, что смогу, – ответил Габинна, – память у меня такая хорошая, что я собственное имя частенько забываю. На первое была свинья, увенчанная колбасами, а кругом чудесно изготовленные потроха и сладкое пюре780 и, разумеется, домаш­ний хлеб-самопек, который я предпочитаю белому … Затем подавали холодный пирог и превосходное испанское вино, сме­шанное с горячим медом. Поэтому я и пирога съел немалую толику, и меда до жадной души выпил. Приправой ей служили: горох, волчьи бобы, орехов, сколько угодно, и по одному яблоку на гостя; мне, однако, удалось стащить парочку – вот они в салфетке … Ах, да, госпожа моя781 мне напоминает [что я еще кое-что позабыл]. Под конец подали медвежатину, которой Сцинтилла782 неосторожно попробовала и чуть не изрыгнула всех своих внутренностей. Я же, напротив, целый фунт съел, потому что на кабана очень похоже. Ведь, говорю я, медведь пожирает людишек; тем паче следует людишкам пожирать медведя. Затем были еще: мягкий сыр, морс, по улитке на брата и печенка в терринках, и яйца в гарнире, и рубленые кишки, и репа, и горчица, и винегрет. Ах, да! Потом еще обносили тмином в лохани; некоторые бесстыдно взяли по три пригоршни <…> (68) Когда спокойствие восстановилось, Тримальхион приказал вторично накрыть на стол. Мгновенно рабы сняли все столы и принесли новые, а пол посыпали окрашенными шафраном и киноварью, опилками и – чего я раньше нигде не видывал – толченой слюдой. – Ну, – сказал Тримальхион, – думаю, что теперь угожу вам угощением, потому что вторую трапезу для вас подают. Итак, если есть там что хорошенькое – тащи сюда. Между тем, александрийский мальчик, заведывающий горячей водой, защелкал, подражая соловью... – Переменить! – закричал Тримальхион <…> (69) … Никогда бы, кажется, не кончилось это мучение, если бы не подали новой еды – дроздов-пшеничников, начиненных оре­хами и изюмом.


Предыдущая страница      Следующая страница


Дата размещения: 2012-05-26 05:04